- Каструм Нубила – таинственный замок, затерянный в легендах, сокрытый от всех ветрами и вьюгами на ледяном утесе Эллиас, величественный, и белоснежно холодный, совершенно недоступный никому из смертных…
Соленая селедка пролетела через весь зал, и под громкий взрыв хохота,  с мягким шлепком ударила рассказчика прямо в лицо. Этард нисколько не смутился, поднял рыбу и спрятал ее в латанной дорожной котомке. Ему не впервой приходилось выступать перед неблагодарной публикой, да и селедка вполне сгодится на ужин…
- Заткни свою пасть рыбьей харей, болтун! Чего б хорошего рассказал!  - брызжа слюной, гневно выкрикнул толстяк трактирщик.  В руках он держал вторую селедку, уже готовую отправиться в полет.
Компания, собравшаяся в этот вечер в харчевне, поддержала толстяка шумными возгласами и недовольным ропотом, но видя, что бродяга и не собирается продолжать свой рассказ, очень скоро вернулась к своему элю, козьему сыру и нехитрым крестьянским разговорам.
А Этард без сожаления вернулся в свой уголок, где остался в полном одиночестве. Уходить не хотелось, на улице мела пурга, да такая сильная, что можно заблудиться, сделав лишь пару шагов за порог.  А здесь, внутри, тепло, уютно трещит огонь в жаровнях, сытно пахнет луком, и мясным бульоном. В такие зимние вечера, это как раз то, что надо.
Чья-то рука вдруг схватила Этарда за подол латаного пальто и стала настойчиво тянуть  его.
- Дядюшка! Дядюшка! А как было дальше в твоей сказке?
Этард повернул голову и увидел две пары глаз пристально глядевших на него из полумрака харчевни.
- Расскажи дядюшка! Расскажи! Нам интересно!
Этард усмехнулся своей обычной, полукривой, грустной улыбкой – хоть кому-то еще интересно послушать байки и истории из уст странствующего барда, пускай и нищего.
- Расскажу… Да вот только, холодно мне… Да и в горле пересохло  малость…
Тотчас на столе оказалась кружка горячего глинтвейна, явно украденная сорванцами  со стола какого-нибудь зазевавшегося фермера.  Этард  жадно сделал несколько больших глотков, обжигая себе губы и небо, но тепло, тепло разливавшееся по его телу, было ни с чем несравнимой благодатью.
- Значит, вы хотите услышать мою историю о Каструм Нубила, Снежном замке?
- Да! Хотим! Да! – загалдели со всех сторон дети, которых явно прибавилось.
- Ну, раз так… Огромные снежные хлопья…

Огромные снежные хлопья, пушистые,  точно гусиный пух, медленно и лениво падали на землю, обновляя и освежая уже посеревший снежный покров. Но секунду спустя, он снова взметался ввысь из-под конских копыт, полозьев саней, и башмаков взрослых и детей, вышедших на улицу поприветствовать первый снег нового года.
- Снег-снежок, заметай лужок, упади на травку, и мне на безрукавку!  - радостно пели вокруг.
Большая замковая площадь уже походила на сказочную страну. То тут, то там, благодаря стараниям умельцев, из сугробов вырисовывались очертания цветов и животных. Более непоседливые молодые ребята возводили снежные бастионы, чтобы укрыться от крепко слепленных снежков, а некоторым было по душе прокатиться на коньках по заледеневшему пруду в самом центре площади. Радостный и звонкий смех звучал отовсюду, люди радовались, на миг забыв обо всех своих невзгодах.
Но не все радовались празднику. Старик князь, убеленный сединами, стоял перед окном, и с лютой ненавистью смотрел на своих счастливых подданных.  Больше всего на свете старик не любил зиму и снег. Сухие пальцы князя судорожно ощупывали рукоять кинжала, точно старик хотел им убить зиму, если бы представилась такая возможность.
- Опять злишься,  отец? – нежный и звонкий голосок не мог не заставить князя успокоиться и улыбнуться, ведь та, кому он принадлежал – его наследница, любимая дочка Анариэль.
- Нет, доченька, просто решил посмотреть, что сейчас на улице, ты ведь помнишь… - князь запнулся, и повернулся к дочери лицом.
Невероятно худая, с бесцветными волосами и красноватыми глазами, она, тем не менее, всегда была для него первой красавицей.  И, разумеется, княжна помнила, что даже малейший сквознячок может убить ее, малейшее дуновение крепкого мороза - навеки приковать к постели.
Старик смахнул набежавшую слезу, и обнял свою дочь.
- Папа, а мама любила снег, да?
- Больше всего на свете, Анариэль.
Княжна вырвалась из стариковских объятий, и не спеша подошла к покрытому морозными узорами окну, за которым открывался вид на площадь, на зубчатые замковые стены, и на покрытые снегом утесы…
- Жалко, что ее забрали ангелы, я бы хотела смотреть, как вы с ней веселились бы там внизу…
- Ничего Анариэль, зато мы есть друг у друга… И так будет всегда.
- Я люблю тебя, папа!
Девочка игриво поцеловала старика в нос, и резво выбежала из комнаты, напевая веселую песенку:
- Снег-снежок, заметай лужок, упади на травку, и мне на безрукавку! 
А старик-князь последний раз взглянул на праздничную площадь, и заковылял прочь, к своему уютному креслу возле теплого очага. Только он один во всем королевстве не станет веселиться в праздник Нового солнца.
За пределами же его покоев гулянье тем временем приближалось к самому торжественному моменту – сожжению Старого солнца, из пламени которого, по преданию должно было родиться Новое. Старое солнце изображал огромный шар из хвороста и ветоши, обряженный в ткань цвета опавших листьев. Под радостное пение собравшихся, его уже выкатили на площадь, и теперь оно дожидалось, пока первая вечерняя звезда не станет сигналом к началу сожжения.
- А кто сжигает солнце в этом году? – спросила Адель, маленькая белокурая девочка в барашковом полушубке, у своего брата Нильса – широкоплечего и статного подмастерья кузнеца.
Нильс нахмурился, и почесал затылок. Он видел, что кузнец всегда так делает, прежде чем ответить на какой-либо вопрос.
- Наверное, Ярре, он выиграл все состязания, и старейшины точно отдадут эту честь ему.
- Мне не нравиться Ярре. Он самодовольный болван! – Адель надула губки и отвернулась. Она не знала, на кого она обиделась больше, на Ярре, которому будет оказана столь большая честь, или же на Нильса, который считал, что Ярре этой чести достоин. Но Адель все же была девушкой, а потому имела право обижаться на все, что угодно.
- Адель смотри! Вот и он! Эх-хей! Ярре!
Ярре – высокий, хорошо сложенный молодой человек – был сыном солтыса, и про него и вправду можно сказать, что он чересчур заносчив и надменен. Более того, он был непреодолимо горд, высокомерен, и невероятно лицемерен. Но, как ни странно, все очень любили и уважали его. Может быть потому, что не каждому, Ярре открывал свою грязную душу, а может и потому, что он хорошо умел преподать себя.
Сегодня Ярре имел ужасно паршивое настроение. Князь, в очередной раз отказал его отцу, в просьбе взять Ярре ко двору, о чем сын солтыса мечтал чуть ли не с детства.  Очень уж привлекали его дорогие, расшитые золотом одежды, украшенное самоцветами оружие, а главное звонкий титул и статус придворного. А все, о чем Ярре мечтал, он привык получать. И ни честь, оказанная ему старейшинами, ни сам праздник, не могли развеять черноту в его сердце.
- Ярре! Ярре! Эгей! Ярре-е! – приветствовали его отовсюду люди, которые души не чаяли в парне.
А Ярре их всех ненавидел. Ненавидел и их глупый праздник, их старейшин, ненавидел этот факел, и это треклятое чучело…
Пылающий огнем факел с размаху врезался чуть ли не в самую середину Старого солнца. Сухой смолянистый хворост затрещал, клубы дыма начали подниматься над площадью, сопровождаемые радостными криками, топотом, рукоплесканием. Еще один год прожит, еще одно солнце сожжено. Ярре утер пот со взмокшего от жара лба, и хмуро побрел обратно с площади.  Сейчас начнутся танцы, а у него не было желания танцевать, пускай даже к этому и обязывала честь, оказанная старейшинами. Понурив голову, он просто старался побыстрее убраться отсюда.
- Смотрите!
- Огонь! Где огонь?
- Потухло!?
Невольно обернувшись, Ярре увидел страшную и невероятнейшую картину – Старое солнце уже не горело, и даже не дымило. Оно потухло.
- Ярре? Это шутка?
-Ты поджигать не умеешь? – дергая парня за рукав, спросил выскочивший из толпы старик.
Поджигать Ярре умел. А посему существовало только две причины, которые могли заставить солнце  потухнуть. Первая, это…
- Ты не достоин, Ярре! Старейшины ошиблись с выбором! Пусть другой подожжет!
- Я не достоин? Я не достоин?! Да вы с ума посходили!  Кто, как ни я, самый достойный из всех вас? – громко отвечал Ярре, потрясая в воздухе кулаком - если солнце и не зажглось, то только одна причина может быть у этого – настала Вечная зима!
- Не может она настать! Это сказки! – неожиданно для себя самого выкрикнул Нильс.
Толпа разом замолчала. Все обратили свои взоры на парня, который осмелился опровергнуть главное предание всей деревни.
- Сказки говоришь? – Ярре не преминул воспользоваться моментом, - Сказки? А зачем еще мы каждый год сжигаем эту кучу ветоши? По прихоти? Уж точно не тупоголовому подмастерью судить об этом! Это Великая зима… Если только… - Ярре перешел на тихий шепот,  - если только это не колдовство.
- Колдунов больше нет в деревне. Мы всех изгнали до твоего рождения, Ярре - Солтыс с перепуганным насмерть лицом с надеждой смотрел на сына, - Ну не могут это быть колдуны!
Конечно, во всем виноваты не колдуны. И Ярре знал это. Но признать, что он недостойный, признать, что он лишь болтун и выскочка… Нет, этого он бы никогда не сделал. 
- Всех изгнали? Всех? Нет, не всех, осталась еще одна колдунья. Вы все поняли, о ком я говорю. Князь прячет ее от всех, потому что она колдунья!
- Постой,– Нильс снова набрался смелости говорить, - ты хочешь сказать, княжна – колдунья?
- Да, кретин! Именно это! А зачем бы еще князь стал ее скрывать? Почему ее никто не видел с рождения? Я вам скажу – все потому, что княжна заражена поганой магией! И мать ее от этого умерла! А вот сейчас, эта ведьма колдовством не дает солнцу загореться, призывая Великую зиму!
- Ярре, это бред! – звонкий голосок Адель прорезался сквозь монотонный гул, - Это чушь!
Но было уже поздно. Люди в Каструм Нубила, ничем не отличались от других людей, и в минуты опасности и страха, верили даже в самые невероятные вещи, лишь бы они давали им надежду.
Разгоряченная толпа, уже не хотела слушать доводы разума. Подзадориваемые выкриками Ярре люди кинулись к замку. Неслышно было уже ни песен, не слышно смеха. Слепая злоба вела их.
- Что случилось? Почему стало так тихо? – спросил князь у стражника.
Двухметровый детина в кольчуге и с алебардой в руках, лишь недоуменно пожал плечами.
Князь взволнованно подошел к окну, и крайне удивился, увидев опустевшую площадь, и темнеющее пятно Старого солнца на ней.
«Почему же не сожгли? И где все люди? Беда? Война? Дракон?»
- Измена! Измена, князь! – запыхавшись от бега, в покои князя вбежал капитан стражи, - Измена! Люди с ума посходили! Требуют вашу дочь!
-Что? Мою дочь? Кто посмел?
- Ваша светлость! Их Ярре ведет, сын солтыса! Солнце не зажглось, и он обвинил во всем вашу дочь! Он обвинил ее в колдовстве!
- Так принесите мне голову этого наглеца! – князь громко ударил каблуком об пол.
- Как можно, княже? – старый солдат упал на колени, - вся деревня с ним! У нас не хватит людей, чтобы их сдержать!
- Так… Я сам выйду к ним. Будь наготове.
Медленно ступая, опираясь на свой посох, князь прошел через широкую галерею, и вышел на балкон. В лицо тотчас же ударил легкий вечерний морозец, с непривычки прихватило дыхание.
Под балконом уже собралась толпа. Люди недовольно роптали, потрясая зажатыми в руках вилами и факелами. Кто-то выковыривал из мостовой камни.
- Что случилось? – громким, раскатистым голосом обратился князь к  народу, - Почему вы осмеливаетесь беспокоить меня посреди праздника?
Толпа на мгновенье замолчала – столь грозен был вид князя на балконе, а затем снова, заколыхалось, зашумело людское море.
- А потому что нет праздника, князь! – выкрикнул Ярре, - Не загорается Солнце! Великая зима пришла!
- Глупости! Значит, рука недостойного подносила факел!
- Старейшины никогда не ошибаются! – внадрыв прокричал солтыс, - Ярре как никто достоин этой чести!
- Да! Достоин! Ярре! – донеслось со всех сторон.
Князь вздохнул, и с сожалением посмотрел на людей. В былые годы наглецов подобных Ярре сажали на цепь, да скоморохам продавали, теперь же…
- А моя вина в чем?
- Вина, князь, не твоя, - Ярре постарался изобразить поклон - а вот дочь твоя… Знаем мы, что она колдунья. И некому, кроме нее, проклятие наслать. Выдай нам княжну.
- Да ты, белены объелся?!  Прочь с глаз моих, холоп, покуда цел! Кто еще так думает?
Тяжелая тишина повисла над замком, вдвойне тяжелая для князя – кто знает, чью сторону сейчас примут испуганные люди?
И вот, постепенно нарастая, подобно шуму прибоя, по толпе прокатился ропот. Половина людей поверила князю, остальные продолжали стоять на стороне Ярре. Сперва в ход шли только слова, но вот полетел камень, другой, взметнулась дубинка…
- Народ! Люди! Стойте! Остановитесь! Я ваш князь, я приказываю вам!
- Бей! Убить их всех!
- Папа, почему они дерутся? – голос княжны заставил князя замолчать – его маленькая дочка стояла рядом с ним и испуганно смотрела на дерущуюся толпу,– папа, зачем они?
- Вон она! Ведьма!
- Сам ты ведьма! Она же еще совсем ребенок! - только и успел выкрикнуть Нильс, прежде чем получил булыжником по голове.
- Люди! Да придите же, наконец, в себя! Если кто и виноват в ваших бедах, то точно не десятилетний ребенок!  Да кто вообще это приду…
Короткий свист прервал слова князя. Что-то рядом с ним упало с мягким стуком. Страшно медленно, князь повернулся, никак не желая верить, в то, что он увидит.
Ярре отбросил в сторону взятый у стражника арбалет, и незаметно скрылся в толпе. Месть свершилась – княжна без сомнения была мертва.
- И он убил княжну?
- Да. Убил.
- А зачем? – любопытный мальчуган выбрался из-под стола.
- А чем ты слушал? Из мести. Может из зависти. А вообще он просто злой был.
- А что же потом стало  с замком?
- Ну, расскажу… - Этард на мгновенье наморщил лоб, точно припоминая, - Князь проклял всех, а утром, не взошло солнце. Замок окутала вечная зима, а все его жители…
- Обратились в лед! – выкрикнул все тот же пронырливый мальчуган.
- Щас я тебя, балбеса, в лед обращу!  - Этард выдал тумака несостоявшемуся рассказчику - все его жители разбрелись по свету, и от одного из них я и услышал эту историю. А правда она или вымысел, кто знает… Но одно вы должны запомнить – не всякий, кто громко говорит, говорит верно, усекли?
- Да! Да! – хором загалдели дети.
- Ну, вот и молодцы. А теперь  ступайте, дайте старому барду отдохнуть. – Этард деланно нахмурился, и, дождавшись пока дети уйдут, устало откинулся на спинку стула. Завтра предстояло еще одно путешествие.

Снег большими хлопьями проносился мимо окна, оседая на землю пушистым белым покрывалом, которое отражало солнечные и лунные лучи, заставляя сиять свой покров даже в ночной темноте, в безлунные дни порой улавливая и свет далеких и холодных звезд, мерцающих в своей вышине неверным сиянием. Он кружился в прихотливом танце, пытаясь увлечь внезапного путника за собой, подведя его к высоким, сработанным изо льда вратам, что ознаменовывали вход в прекрасный и величественных снежный замок, гордо возносивший свои острые шпили к небесам, выстраивал в ряд стройные башни и перекидывал между ними свои воздушные, ажурные, сотканные, казалось, лишь изо льда, снега да волшебного сияния мостики. Ворота тихо и бесшумно распахнут перед путником свои объятия, а снежный вихрь настойчиво подтолкнет внутрь, вынуждая войти в широкий двор. Там его никто не встретит – разве что шуршание снежинок да тишина. Осмотрись путник – как здесь прекрасно! Гибкие деревца с серебряными стволами, укрытые снежными шапками, гордые статуи из серого и белого камня, изображающие отважных воинов-стражей и прекрасных дев, спрятавшихся от случайного взора то за деревцем, то за поворотом, то за плащиком, коим заботливо укрыл искусно выточенную фигурку снежок. Застывший ледяными струями фонтан, на гранях которого мерцают солнечные зайчики, заставляя замерзшую воду искриться так, будто бы она журчит и переливается под ласковыми летними лучами, даря окружающему миру прохладу. Белый камень бортика фонтана, усыпанный снежинками, не манит предложением присесть на него.
Во двор выходит прекрасное крыльцо замка, от которого широкой лентой спускается огромная лестница, облицованная белым мрамором. На ней – ни снежинки, будто бы каждый день неведомый хозяин сего места заставляется своих слуг подметать белоснежные ступени, смахивать белую порошицу с мраморных изящных перил. Перед ажурными дверьми, сотворенными руками, что знают и любят свое дело, застыли два стража – живы они или мертвы – оно не ясно. Ясно только то, что и они не отреагировали на твое присутствие, путник.
Ну что, дорогой друг, ступишь ли ты на белый мрамор ступеней, влекомый любопытством узнать, что таится за этими дверьми, или захочешь уйти, пока врата еще не закрылись, взирая на белоснежную пустошь, что лежит перед замком, укрытым снежной пеленой? По глазам вижу, да и по действию – уже идешь, поднимаясь все выше и выше. Вот уже и рука, затянутая в перчатку, легла на кольцо, вот прозвучало три удара. Но никакой реакции – ни от неведомых стражей, ни шороха внутри… Разочарованно вздохнув, ты, путник, разворачиваешься и собираешься ступить на ленту лестницы, только вот оглянулся ты, да заметил, что в темном провале стрельчатого окна, чье стекло было украшено узорами мороза, мелькнул теплый огонек живительного тепла. Вот дверь отворилась, и в ней образовался милый старичок, белый как лунь, прикрывающий сухонькой ладошкой метнувшийся язычок пламени, заметавшийся на морозном воздухе, да подслеповато щурившийся, глядя на тебя. Ты широко и тепло улыбнулся, на что получил жестом приглашение войти внутрь, где были отдых, тепло и утоление любопытства, свойственное всем путешественникам. Иначе бы не увлекала нить дороги в далекие края, будоража воображение новыми местами.
Шагнув за порог, ты оказался в узком коридоре со стрельчатым потолком, самый верх которого терялся в темной дымке, что казалась посеребренной из-за инея, покрывавшего некогда, да и сейчас, искусную и затейливую резьбу растительного орнамента. По колоннам, стоящим вдоль стен, вился узор плюща, что застыл, и его зеленые листья и стебель покрылись инеем. На полу причудливая мозаика, сложенная древними мастерами, но рассмотреть узор ты не успел – старичок уже поднимается по лестнице, оказавшейся в конце коридора, и неяркий, но такой притягательный и теплый язычок пламени становился все меньше, потому стоит поспешить.
Везде царила невероятная чистота и опрятность, но не чувствовалось и духа жилого. Проходя этаж за этажом, ты уже понимал – что-то не так. Где все обитатели, что служат господину этого дома? Или тот слуга – и есть хозяин? Все внутри было покрыто инеем, который, подобно белым полотнам на мебели в нежилых комнатах, покрывал все вокруг. Чтобы не пылилось, уточните вы? Хороший вопрос – но пыли здесь не от чего взяться. Внутри – в этой роскоши, в этом застывшем великолепии все было настолько пропитано холодом и морозом, что во дворике казалось уже теплее, чем здесь!
В позолоченных рамах мимо проплывали лица – красивые, строгие, миловидные. Кто-то был серьезен, кто-то лукаво улыбался, кто-то кокетничал, а кто-то мечтательно отводил взгляд своих темных глаз. Казалось, что вот сейчас они сойдут с полотен и оживят этот дом! Но нет – они оставались лишь образами, что когда-то писались с обитателей этого странного замка. И везде на картинах была видна зелень, солнце, теплый камень стен или уютный огонек камина. А где и вовсе кошка нагло сунет свою любопытную мордочку, где любимый пес с радостным выражением морды просит у хозяйки угощение, а где горделиво бьет копытом породистый жеребец… И эти картины казались живее чем то место, куда ты сейчас попал. Они дышали самой жизнью, а не были пронизаны тонкими нитями мороза и стужи, разукрасившей окна, стекла и зеркала, развесившей на хрустале люстр и золоте канделябров прозрачные сосульки и укрыв все покрывалом инея.
А в самом конце коридора этаже на четвертом – или пятом, кто-то смотрел по сторонам, а не считал лестничные пролеты, по которым змейкой вьется красный ковровая дорожка, предоставляя право вести, пусть и в молчании, слуге, лишь следуя даже не за ним, а за отблеском огонька свечи – появился еще один теплый огонек, полоской мягкого света выбиваясь из-под тяжелой двери с резными косяками ручкой. Слуга открыл ее и пропустил тебя внутрь, а сам растворился в воздухе, когда ты, путник, обернувшись, хотел что-то спросить… Пора было выпадать в тихий осадок.
- Не пугайся, гость дорогой, того, что ты увидел, пока шел сюда, - послышался теплый, но безликий голос из глубины комнаты. – Нет сомнений в том, что тебя мучает вопрос – что же за беда постигла этот замок, что ныне зовется снежным, ведь ни жилого духа, ни одного живого существа ты здесь не увидел. Только единоличная власть северных морозов и стуж здесь растеклась своими объятьями. Но можешь не пугаться – тебя не тронет ледяной плен, если ты, конечно, не попытаешься после рассказа моего все ринуться исправлять, пока все это великолепие можно еще спасти… - И легкая усмешка прозвучала в том голосе. И будучи подвластным ему, ты покорно сел возле кресла, что стояла у камина, и стал слушать, что тебе говорил безликий незнакомец, ни открывший ни лица своего, ни имени.
- Все это началось лет триста назад. Или четыреста – годы так наскучили своим однообразием, что память не желает хранить счет дням, текущим в этой ледяной обители, где даже светлая память не смеет согревать меня своими радужными и теплыми образами. Тогда здесь был дан великий бал – бал в честь свадьбы князя и его возлюбленной. Князь был прекрасен собою, статен, молод и богат. Многим девам сердце разбил он, оставшись верен лишь одной даме, что избрал своею невестой. На этом балу, когда часы звонким гулом пробили полночь, на одной из башен подруга невесты, что не смогла простить разбитого женихом ее сердца, творила черные чары, призывая все силы ветров и бурь стуж и морозов обратить ярко светящееся чувство Любви между князем и новоявленной княгиней в холод и безразличие между супругами. Но ее мольбы остались без ответа, чтобы она не сулила Великим силам взамен на эту просьбу. И через месяц дева ушла из великолепного замка. Ушла в горы, что грядой возвышаются надгоризонтовясные дни, сверкая белоснежными шапками кристально-чистого снега. С тех пор о той деве ни слуху, ни духу, хотя молодая княгиня не раз отправляла гонцов и следопытов за своей подругой, надеясь найти хотя бы ее тело, чтобы достойно упокоить ее душу…
Естественно, что время текло, и оно неумолимо безжалостно было ко всему. Чета жила душа в душу, в мире и в согласии, воспитывая двух очаровательных детей – мальчишку с яркими голубыми глазами да милую белокурую девочку, коей пророчили стать первой невестой. Но не забыли каменные стены того, что на них пытались воззвать проклятия, не забыли роковых слов, произнесенных в порыве, идущих от самого сердца. От самой души. Не забыли – и слова ожили. Но на замок не налетело страшного урагана, несущего смертоносный холод, не закрыли тучи ясного неба, насылая обильные снегопады, что были призваны погубить весь урожай, не скрылось солнце с горизонта… Нет, Тьма подползала из подпола, она снизу захватывала замок, студя винные погреба, подземные хода, покрывая тонкой корочкой подземные ручьи, что давали воду всему замку. Иней пополз по каменным стенам, вгрызаясь в саму суть, вымораживая все, до чего мог дотянуться. А дотягивался он до многого – до всего. Лишь пламя не трогал, если не мог его загасить. Люди в тот вечер беззаботно ложились спать, хотя у некоторых на душе было темно и тревожно.
По утру все жители увидели, что у самой земли весь камень был в инее, что за ночь на землю выпал невиданный ранее здесь снег – и все радовались и веселились, хотя кто-то еще помнил подругу княгини, кто-то знал, что она делала в ночь свадьбы. Разные слухи поползли по городу – но плохие с легкостью перебивались радостными, везде были слышны смех да песни. Те, кто сюда забредает, говорят, что и поныне слышны они в этих стенах, что еще гуляет по узким улочкам отголосками прошлое, когда стихает ветер.
В тот радостный день никто беды не ожидал, хотя некоторые старухи попрятали детей в своих домах, кто сына своего не пустил, кто дочь, кто жениха аль невесту - но таких было мало, все хотели верить и верили в чудо, что пришло с далеких гребней гор в этот чудесный зеленый край.
А потом – потом все застыло в ледяном великолепии – стоило лишь часам на главной башне пробить полдень. Люди как были – так и остались стоять. Во дворе никогда не было ни единой статуи – а теперь их и не счесть. Деревья больше не укроются зелеными листьями, лишь белая перина снега будет им кроной. А вода больше никогда не будет течь, журча и переливаясь на все лады, ибо сковал ее лед до самого дна.
Лишь те, кто боялись грядущего, смогли уберечься и уйти – впрочем, от гибели их все равно ничего уберечь не смогло – плодородные и разнотравные луга и поля погибли, со временем укрывшись снегом. Они лишь привели беженцев к тем горам, в которых когда-то искала смерти колдунья. И горы не приняли их, став вечной могилой…
Проклятие настигло славный замок, когда-то утопавший в свете и зелени, живший в мире и благоденствии. А время – время взяло то, что хотело взять в плату у той колдуньи – теперь вечно скитаться ей пустынными коридорами, управляя тенями прошлого да морозами. И приходить в тронную залу, садясь в ногах у возлюбленного своего, заливаясь горькими слезами и пытаясь найти раскаяние и ответ на то, как исправить ту ошибку, что привела к подобному ужасу…
…И голос утих, лишь потрескивание камина разбивало ту тишину, что повисла тяжелым маревом, заставляя задуматься над словами… А словами кого? Неужели это и есть та самая дева, что некогда прокляла князя и княгиню на вечный холод и равнодушие?  Только ты хотел задать свой вопрос, как услышал тихий женский плач.
- Там кто-то плачет… Неужели? – Но вопрос был адресован в пустоту. Ты очнулся от видения, что открыло перед тобой прошлое, найдя себя в одной из множества комнат, в которых власть была дана лишь морозу. Поднявшись, ты понял, что за это время невероятно замерз – на волосах и плаще уже успел осесть иней, который ты легко смахнул рукой, заодно разогреваясь и сам.
Тихо пройдя на плач, ты вошел в огромную тронную залу, которая по-прежнему утопала в роскоши, но ее более не заливал солнечный свет, более не плясали по стенам блики от люстр и канделябров… А на троне восседали князь и княгиня, в ногах у которых в тонком шелковистом платье содрогалась в рыдании женская фигура. Черные, как вороново крыло, волосы, разметались по мраморным ступеням, тонкие белые руки то и дело возносились в мольбе о помощи, а сквозь рыдания слышались просьбы помощи…
И тут дева заметила тебя, путник. Она вскинула на тебя свои темные очи, в которых застыли боль, тоска и лед. И ты понял, что пропал…
…И вот очередной несчастный, утомленный дорогой путешественник ступил за порог ледяных врат, оказавшись в безмолвном дворе. И все началось сначала – только теперь не старичок, подслеповато щурясь, встречал у дверей нового гостя, а ты, что неосторожно и неразумно ринулся на поводу у собственного любопытства…